Изысканный труп - Страница 70

– Ты боишься смерти?

– А ты разве нет?

– Конечно, я причинял людям смерть, и она ужасна. Он уставился на меня полными ненависти глазами, налитыми кровью.

– И все же, – я показал зубы, надеясь изобразить заискивание, – к ней можно пристраститься.

Хриплый шепот в ответ огорчил меня своей бездумностью:

– Иди ты на хер!

Он мог бы стать мне другом-хищником, как Джей, но не созрел. Он не хотел ничему от меня учиться, и я подозревал, что он сам мало может мне дать.

Я предложил ему нож. Привлек его внимание к широкому выбору инструментов на стеллажах. Пригласил его забраться в морозильник и закрыть за собой дверцу, пообещав, что ни за что ее не открою. На мои утешительные выпады Люк только вздрагивал и закрывал лицо руками. Я устал дразнить его и оставил наедине со своим горем.

Кожа Джея стала липкой от сворачивающейся крови. Я снова обнял его, облизал плечо, поднялся по изгибу шеи к краю смертельной раны. Когда мой язык скользнул внутрь, я почувствовал ни с чем не сравнимый вкус. Это было как возвращение домой.

Я решил, что Люк сейчас пойдет и повесится. Что ему еще остается? Хотя мне бы этого не хотелось, потому что я наслаждался мыслью о его нескончаемых страданиях. Я взял Джея на руки и поднял его. Он показался мне очень легким, словно его покинуло нечто более весомое, чем душа. Я пронес его через залитый светом сад и через порог в дом.

Искупал его в ванне, смыл кровь с волос и белой-белой кожи, вытер и нежно уложил на кровать. И я занялся с ним любовью, с новым Джеем, который не мог мне сопротивляться, который нисколько не возражал, когда я пробуравливал в нем отверстия, который ничего не возразил, даже когда я проглотил одно из его яичек словно соленую сырую устрицу. Оно было сладким, лучше, чем у любого из моих мальчиков. Но не в этом суть.

Я отрезал с правого бока широкий кусок мяса, аккуратно снял кожу. Было не по себе кромсать его так глубоко после секса, но взять часть Джея важно для нас обоих.

Я поджарил кусок в масле, положил между двумя ломтиками свежего хлеба и завернул в целлофан, чтобы забрать с собой.

Перед тем как выйти из дома, я посмотрелся в зеркало в ванной. Тело стало сильным и стройным, цвет лица – лучше, чем когда-либо после бегства из Пейн-свика. Меня опознали, и я чувствовал себя как-то иначе, словно я должен опять измениться.

Когда я отнес Джея обратно в рабский барак, Люка там уже не было. Я положил Джея рядом с Траном, поместив ему в руки разодранное тело, от которого шел жуткий запах. Потом я долго сидел рядом с ними, не в силах покинуть их. Наконец ноги стали затекать, я поднялся и вернулся в дом.

Я надел свободный свитер Джея и штаны, которые купил в Сохо в день Гая Фокса. У фасада дома поймал такси и поехал по Ройял-стрит за запряженной мулами повозкой, анонимный, как любой турист, по тому же пути, как пришел сюда.

Оказалось, что конечная автобусная остановка одновременно служит и железнодорожной станцией. Отсюда можно было купить билеты на поезда с волшебными названиями: "Южный Полумесяц", "Закат Солнца", "Город Новый Орлеан". Заплатив наличными Джея, я забронировал себе отдельное купе в вагоне, который обещал унести меня прямо в американскую пустыню, в земли столь же бесплодные и безжалостные, как мое сердце.

Пришлось ждать несколько часов. Я сидел, уставившись на дверь, чувствуя себя безопасно, ничуть не смущаясь заходивших время от времени полицейских. Наконец прибыл мой поезд, похожий на длинную цепочку из серебряных пуль, каждая со своим назначением, написанным краской сбоку: вагон-ресторан, вагон с высокой обзорностью, спальный вагон. Я собирался спать. Купе оказалось маленьким и опрятным и походило именно на ту раковину, о которой я мечтал.

Когда поезд тронулся, я разделся догола, залез под чистую грубую простыню и свернулся калачиком. Там я развернул и съел мой сандвич. Мясо было довольно жестким, имело вкус, в котором смешалось сладкое и терпкое, ведь оно впитало в себя всех юношей Джея. Плывя в темной укачивающей тишине, я слушал, как работает мой организм. Легкие втягивали воздух и выдыхали яд, желудок и кишечник расщепляли Джея до его сущностных частиц, сердце отсчитывало время. Тридцать три года я жил в этой тюрьме один.

Я снова замедлил пульс, дыхание, все непроизвольные функции свел почти на нет. Я не знал, справлюсь ли опять. Ускользнув из мира, я ощутил неописуемое облегчение. До пустыни несколько дней. На этот раз мне не нужно выдавать себя за мертвеца. Мне всего лишь хочется, чтобы Джей оставался во мне как можно дольше, перерабатывался и усваивался. Когда я проснусь, он уже будет неразлучно со мной, и все радости мира будут нашими.

На этот раз я не труп, я – личинка.

Эпилог

В конце года в Новом Орлеане выдались жаркие деньки. В рабском бараке распускаются зловонные цветы из плоти Джея и Трана, какие растут во влажных джунглях. Их вспоротые животы набухают и раскрываются красно-черными лепестками, празднеством гнили. Текучие флюиды скапливаются на бетонном полу и в углублениях разлагающихся тел.

Люк нажал на шприц и пустил по вене сладкую струю коричневого мексиканского героина. Затем упал спиной на грязные простыни, иголка продолжала свисать с руки, сердце медленно погрузилось в нирвану. Воспоминания рассеялись в ночном кошмаре. Он все еще был покрыт коркой крови и грязи Французского квартала, но по венам курсировал наркотик, даруя ощущение чистоты и невинности.

Лица, члены и яйца срослись в бесформенную массу почерневшей плоти. Набухшие языки, подобно круглому кляпу, широко раздвигают челюсти. Органы вываливаются из тел словно раздутые бурдюки. От разлагающихся тканей поднимаются струйки прения, исходят мягкие хлипкие звуки газовой близости.